Читать интересную книгу Иван III — государь всея Руси (Книги четвертая, пятая) - Валерий Язвицкий

В ответ на челобитье владыки Феофила о заключенных боярах государь как бы заколебался и делал вид, что не знает, как отвечать.

— Яз, отец мой и богомолец, — говорил он архиепископу новгородскому, — не хочу зла Новугороду. Страшусь токмо, что народ-то будет против нас. Осудили мы с тобой злодеев его, а ныне вот мы же миловать будем сальников и беззаконников! Дать время надобно народу, дабы гнев его остыл.

За этим и за прощальным обедом седьмого апреля, в вербное воскресенье, одни и те же ласковые речи говорил челобитчикам великий князь, прощаясь с ними и щедро их отдаривая за дары их. Проводил он их восвояси с великим почетом, но никого из заточенных вельмож новгородских не выпустил.

Мая девятнадцатого, за день до праздника Константина и Елены, в воскресенье, после заутрени родилась великому князю третья дочь, которую, как и первую, Еленой же назвали в честь праздника.

В конце же этого месяца, как пошутил Иван Юрьевич Патрикеев, еще «была прибыль» великому князю: прибыли, оставив своего князя тверского, бояре и дети боярские со всеми своими дворами и людьми: Григорий да Иван Никитичи Жито, Василий Данилов, Василий Бокеев, Димитрий Кондырев и многие другие.

— Чуют, что из Москвы сильным ветром подуло, — усмехнувшись, ответил Патрикееву Иван Васильевич, а Курицын добавил:

— Сим ветром не токмо Господу новгородскую, а и князя тверского снесет…

— Как Бог даст, — сказал великий князь, — так и станет. Ежели Господь по благости своей Орду до времени от нас отвратит, а Казимир еще более у чехов и угров завязнет, то лучшего и не надобно…

Иван Васильевич хорошо знал, что из-за всех рубежей злобно глядят на Москву враги ее, да и на самой Руси многие из своих на нее зубы точат. Он понимал, что всякая победа московского князя, всякий успех его по укреплению Руси крепче объединяет врагов Москвы, которым Новгород, Тверь и даже свои удельные с охотой великой дорогу откроют…

— Круг Москвы народу много, — молвил Иван Васильевич своим собеседникам, — и за спиной у всякого нож острый спрятан…

Июля восемнадцатого, перед самым ильиным днем, когда конец косьбе приходит, а жнитву — начало, прибыл на Москву к великому князю из Большой Орды от царя Ахмата посол, именем мурза Бочюка.

Изгнав Менглы-Гирея из Крыма, Ахмат возгордился, поверил в свою силу, решил, что наступило время наказать непокорного великого князя московского, напомнить ему времена Батыя, когда татары жгли, грабили, заливали кровью всю землю русскую, уводили огромные полоны, обращая русских людей в рабов своих или продавая их в рабство на восточных рынках.

Мурза Бочюка въехал в Москву с большой пышностью: находилась при нем дружина из пятидесяти отборных конных воинов в богатом вооружении и на дорогих конях, пятьсот пятьдесят купцов со множеством коней для продажи, с огромным обозом из различных товаров…

На приеме у великого князя гордо вручил мурза Бочюка Ивану Васильевичу дерзкую и надменную грамоту Ахмата. Великий князь, приняв посла по обычаю с честью, внешне спокойно слушал из уст татарского толмача перевод грамоты:

— «Ярлык Ахмата-царя. От высоких гор, от темных лесов, от сладких вод, от чистых полей Ахматово слово к Ивану. От четырех концов земли, от двунадесять поморий, от семнадесять орд, от Большия Орды.

Ведай. Был у меня недруг, который стал на мое царство копытом, так яз сам на его царство стал всеми четырьмя копытами, и убил Бог его своим копьем, а дети его по чужим ордам разбежались. Четверо из них от меня в Крыму отсиделись. Вас же еще царь Батый покорил, а чрез него и яз государь ваш. Посему собери мне в сорок ден дани шестьдесят тыщ алтын, да двадцать тыщ вешней, да шестьдесят тыщ алтын осенней. На собе же носи знак покорности, как при Батые, — колпак с вогнутым верхом. Если же подати мне в сорок ден не сберешь и не будешь носить знамени Батыева, то дворяне мои в сафьяновых сапогах с парчовыми колчанами у тобя будут.

Укрепленные пути твои по лесам мы видели, броды по рекам сметали. Меж сих дорог яз нашел один город твой. Так вот, сведи оттоле царевича Даниара, а ежели не сведешь, то, его ищущи, яз и тобя найду. Яз от Алексина ушел, ибо мои люди были без зимней одежи, а кони без попон. А минет сердце зимы — девяносто ден, — и яз опять на тобя буду, и пить тобе тогда у меня мутную воду».

Великий князь был бледен, лицо его словно застыло с легкой улыбкой на губах, а глаза смотрели мимо людей. О содержании ханской грамоты ему было известно дня за два до приема, а устный приказ великому князю приехать в Орду был понят Иваном Васильевичем как угроза за отказ платить Ахмату дани-выходы, которые Батыем еще установлены были.

Требование же свести, отпустить от себя царевича Даниара, который с конными полками своими всегда мог отрезать Ахмата от Орды или, хуже всего, сделать набег на самый Сарай и даже полонить жен и детей царя ордынского, показало великому князю, что Ахмат весьма боится его служилых царевичей. Ивану Васильевичу стало ясно, что Ахмат без короля Казимира войны с Москвой не начнет, причем и хан и король надеются только на ту войну, которая может начаться сразу с двух сторон, на двух рубежах, а сверх того в том случае, когда внешних врагов поддержат изнутри Новгород, Тверь и удельные князья московские. Все это еще накануне приема Иван Васильевич продумал и принял свои меры и теперь, слушая оскорбительную грамоту, думал о том же.

Неожиданно для всех он вдруг весело улыбнулся, а в мыслях его промелькнуло: «Улита едет, когда-то будет! Пока же время у татар купить надобно. Блеснуть золотом в жадные глаза их…»

Он сделал знак Ховрину, и тотчас же, выйдя из-за рядов стражи, слуги внесли лубяной короб с драгоценностями, потом другой такой же короб, после того стали вносить соболей и поставы ипских сукон и камки. Когда все составили на полу перед троном государевым, великий князь встал и молвил:

— Все сие — дары великому царю Ахмату, да живет он сто лет, и слугам его с почетом и любовью от великого князя московского.

Дьяк Курицын перевел эти слова татарам, которые все в знак удовольствия пощелкали языками и, прижав правую руку сначала к сердцу, потом ко лбу, опустили ее к полу и низко поклонились, на шаг отступив назад.

— Живи, княже, — заговорили татары все разом, — многие тобе лета!

Когда великий князь снова сел на трон, казначей государев Димитрий Владимирович велел поставить на скамью первый лубяной короб и, держа в руках опись содержимого в этом коробе, велел вынимать вещи и ставить на стол.

В это время великий князь, склонясь к сыну, шепнул ему с усмешкой:

— Гляди, как дары новгородские отторгают новгородцев от их же союзников!..

— Дары царю Ахмату, — произнес Димитрий Владимирович и стал перечислять все драгоценные вещи из золота и серебра, украшенные финифтью, чернью, резьбой и чеканкой, сверкающие самоцветами и жемчугом. Тут были золотые чарки весом в гривенку, достаканы и кубки весом от двух до четырех гривенок, блюда, сулеи и мисы серебряные от шести до двенадцати гривенок, сабли в золотых и серебряных ножнах, усыпанных каменьями драгоценными…

— Десять поставов сукон ипских разных цветов, три постава камки, рыбий зуб, — продолжал читать казначей, а слуги приносили называемое, ставили на стол и возле стола с подарками Ахмату…

Среди посольства татарского все это вызывало оживленные разговоры с причмокиванием губами и прищелкиванием языком от восхищения.

— Подарки женам царя Ахмата, — стал читать Ховрин второй список, а слуги стали вынимать из короба украшения женские: перстни и серьги с дорогими каменьями, обручи золотые, булавки с пружинами, гребни из черепахи и прочее, для красы женской нужное.

Потом принесли слуги пять поставов дорогого разноцветного шелка и два постава парчи золотой и серебряной.

Еще более оживления вызвала разборка второго лубяного короба. Вся передняя великого князя загудела, как улей.

Великий князь сам выбрал красивую золотую чарку с бирюзой и жемчугом и подарил из рук своих мурзе Бочюке. Тот прижал ее к груди и ко лбу, низко поклонясь великому князю.

Иван Васильевич, сидя на высоком троне, с презрением щурил глаза на толпу жадных степных хищников и ясно видел всю Орду, которую «Господь уже переменил»:

— Орды не будет, — беззвучно прошептал он…

Великий князь московский в Орду не пошел: Ахматова же посла отпустил он шестого сентября, сказав ему такие слова:

— Великому царю Большой Орды Ахмату-хану, да продлит Бог годы живота его, повестуй: «Отец и повелитель наш! Мы подчинены и послушны вам, а нам на пороге государства важна ваша милость. Дабы вспомнили нас добрым словом, шлем вам в изобилии драгоценные подарки, а покорив врагов своих, посылать еще более даров будем, ибо верны вам, как было сие при Саине-царе, при самом Батые. У нас врагов много, и мы боимся, как бы они не содеяли нам злой западни, сказывая ложные вести. Вы не верьте словам их, пока не получите правдивых вестей от нас. Веруем в вашу благожелательность, посылаем с вашим послом своего посла, боярина Матвея Бестужева».